Но во всех этих планах и дискуссиях обычно нет одного: объяснения, как исчезнет Россия нынешняя со всеми ее институтами, элитами, контролируемыми ими ресурсами, миллионными органами принуждения и как появится вдруг эта самая новая и прекрасная Россия. Куда исчезнет нынешняя власть и почему она вдруг захочет от всего отказаться и передать кому-то бразды правления?
Ответ на этот вопрос разделяется на две части.
Первая: как вообще может смениться власть.
Второй: как будут приниматься решения в процессе этой самой смены власти, то есть до какой степени новые разработчики новых правил игры будут ограничены старыми правилами и нормами.
Эффект бабочки
Как мы знаем из истории, власть меняется разными путями — революционным (то есть радикально насильственным, когда некая захватывающая власть группа просто отменяет все старые порядки и пытается начать жизнь с «чистого листа»); оккупационным (по сути тот же революционный, но власть силой захватывают представители иного государства, и затем они или правят непосредственно, или устанавливают лояльную им сателлитную администрацию) или эволюционным (внутренняя смена власти по имеющимся правилам и последующие перемены с учетом текущего законодательства).
Конечно, это разделение условное. Даже революционный путь не гарантирует реальной смены политической системы: могут смениться персоналии, но затем воспроизведется прежний режим. Теория исторического институционализма говорит, что ситуации «чистого листа» почти не бывает. Почти всегда новая власть имеет место с уже сложившимися властными структурами (даже сменив верхушку номенклатуры, нельзя сменить всю номенклатуру снизу доверху), традициями, в том числе правовыми, опытом, обычаями, политической культурой.
По той же теории, первоначальный институциональный выбор (как структурного — то есть выбор институтов и системы госустройства, так и нормативного свойства — то есть конкретных правил и норм), совершенный раньше в историческом прошлом в целях какого-то отдельного элемента или системы в целом, будет оказывать глубокое воздействие на все последующие политические решения. По сути, речь об «эффекте бабочки», когда прошлое определяет будущее. Можно мечтать о чем угодно, строить любые воздушные замки, но когда дело дойдет до практики, любые придуманные вами схемы будут работать не так, как вы хотите, а так, как их воспримет и реализует старая система, который в результате может наполнить их совсем иным содержанием.
Теорию исторического институционализма наиболее метафорично описал Виктор Степанович Черномырдин: «У нас какую партию ни строй, КПСС получается». Поэтому новое политическое проектирование – это очень сложный процесс, торг и компромисс в процессе которого крайне необходимы, чтобы мечты находились во взаимоотношениях с реальностью.
Реальную смену политической системы не могут гарантировать даже оккупационные истории смены власти. Они нередко несут с собой модернизацию (вспомним модернизирующее влияние наполеоновских войн), но потом часто устанавливается некое подобие прежнего режима, а часто и нечто совсем не работающее. Вспомним вторжения США в Ирак, Афганистан, Никарагуа, Гренаду, Гаити, Доминиканскую Республику и т. д. (где-то восстановились прежние режимы, где-то, как в Ираке, под благородными вывесками установилась совершенно не работающая система, системы в Южном Вьетнаме и Афганистане рухнули без силовой поддержки); вторжения Сенегала в Гамбию (просто смена власти в итоге); советская операция в Афганистане (новый режим продержался, пока находились войска, и пал через три года после их ухода) и т. д.
И наоборот, эволюционные смены власти часто несут в итоге глубочайшие перемены и реальное построение новой политической системы в ходе сложного процесса политического торга. Таких примеров множество, от Испании после смерти Франко до «бархатных революций» в Восточной Европе.
В реальности при любых переменах ничто обычно не берется ниоткуда: обычно часть прежних элит меняет другую часть той же элиты, но различным образом. Пересмотр правил игры в таких условиях, что при революции, что при эволюции, носит обычно не всеобщий, а лишь частичный характер (по принципу «что-то старое, что-то новое»). Приход к власти совсем «антиэлитных» персонажей в условиях коллапса и самораспада прежней власти история редкая и возможная лишь при крайне неблагоприятном и маловероятном стечении обстоятельств (крайне непопулярное правительство, распад вооруженных сил, наличие неподконтрольных власти вооруженных формирований и т. д. и т. п.). Печальные исторические примеры подобных историй – наглядный урок для любых правящих элит к тому, что до этого ситуацию лучше не допускать.
Сила номенклатуры
Представить ситуацию просто исчезновения нынешней властной российской политической элиты представляется ненаучной фантастикой. Даже в 1991 году, когда на наших глазах рухнула КПСС, власть перешла не непонятно куда, а тем же советским органам и их исполкомам, которые существовали и были избраны ранее по правилам, установленным старой системой. Из первых назначенных бывшим членом руководства той же КПСС Борисом Ельциным с августа 1991 по февраль 1992 губернаторов (именно в феврале 1992 был назначен последний «первый» губернатор) больше половины были представителями старой номенклатуры — бывшими руководителями облисполкомов или их заместителями.
Часто система меняется сама, но под давлением — обычно смешанным, как внешним (особенно в ситуации экономического кризиса и зависимости от внешних партнеров), так и внутренним (акции протеста, широкие народные движения).
В любом случае, формально перемены почти всегда (за крайне редким случаем прихода к власти неких радикалов, пытающихся упразднить прежнее государство) оформляются с учетом правоприемства имеющихся правил и институтов. Это вопрос и гарантий сохранения прав собственности и признания прежних правил их приобретения, и вопрос границ, и вопрос признания международных договоров, доступа к финансовым активам государства и т. д. Классический пример — события в Армении в 2018 году. Тогда после массовых беспорядков 26 апреля правящая Республиканская партия Армении во главе с Сержем Саргсяном заявила о готовности к переговорам без предварительных условий. 28 апреля кандидатуру лидера оппозиции Никола Пашиняна на пост премьера решили поддержать 3 из 4 партий, имеющих места в парламенте («Елк», «Процветающая Армения» и «Дашнакцутюн»), хотя у оппозиции там было меньшинство.
Правящая партия отказалась выдвигать своего кандидата в премьер-министры страны, признав своей ошибкой монополизацию власти. Тем не менее, кандидатура Пашиняна была первоначально отклонена. В ответ Пашинян объявил о начале со 2 мая о блокаде аэропортов и дорог, призвал к стачке учащихся и работников. И уже после этого 8 мая Никол Пашинян был избран премьером, и лишь затем на досрочных парламентских выборах 9 декабря его сторонники реально стали контролировать парламент, а бывшая правящая Республиканская партия, ранее имевшая 58 мест из 101 в парламенте, вообще не прошла в него, набрав лишь 4,70% голосов.
В ходе перемен в Восточной Европе специально создавались сложные системы балансирующих друг друга институтов, с одной стороны, с сильными парламентами, с другой – с необычайно сильными для парламентских республик президентами (таким образом прежние элиты получали хороший шанс в ходе перемен контролировать одну из частей новой власти). К примеру, пост президента в Польше и в Болгарии создавался персонально под занимавших на тот момент эти посты Войцеха Ярузельского и Петра Младенова.
Договориться о политических принципах
Иногда перемены происходят и просто потому, что сама смена первого лица означает смену стратегии политического курса и попытку новой власти утвердиться в качестве «реальной власти» в глазах людей в том числе путем демонстрации силы в отношении власти прошлой и ее наследия. Сильный в глазах людей обычно означает самостоятельный, а значит, способный проводить свой собственный курс, а не просто повторять курс предшественника.
В любом случае, источником перемен и изменения правил политической и экономической жизни остается сама прежняя власть и прежняя элита. Захочет ли она вообще в этом процессе с кем-то разговаривать из тех, кто сейчас строит планы «прекрасной России будущего»? Можно, конечно, предположить такое сотрудничество как акт доброй воли. Но в реальности очень сомнительно, что кто-то будет делиться реальной властью просто так. Сотрудничество власти и оппозиции (как внутренней, так и эмигрировавшей) будет возможно только в случае вынужденном, когда это будет нести власти какие-то преимущества и выгоды (экономические, имиджевые, внешнеполитические и т. д.). Но даже в этом случае речь может идти только о некоем переговорном процессе и компромиссах, когда в ходе политического торга оппозиция может попытаться пролоббировать часть своих идей и предложений. Ни о каком карт-бланше на построение чего-то с нуля речи быть не может и политически сложно представить, что должно произойти, чтобы это случилось.
Это означает, что любой оппозиции, и внутри страны, и снаружи, нужно сохранять диалог с какой-то частью нынешних правящих элит. Как минимум, не сжигать мосты, понимая, что они будут крайне необходимы в борьбе за будущее, которое неизбежно наступит. Конечно, можно рассказывать прекрасные планы друг другу, но процесс реальной попытки вмешаться в управление и добиться в нем какой-то роли будет очень сложным и часто неблагодарным.
Попытка мобилизации активистов и спонсоров часто стимулирует демонстративный идеализм. Это объяснимо с точки зрения борьбы за внутреннюю сплоченность в организации, но увы, часто крайне контрпродуктивно в реальной политической жизни. Именно поэтому заранее не стоит быть фетишистом в отношении каких-то политических институтов, понимая, что на практике именно здесь будет поле основных компромиссов. Не надо ставить ложные цели, чтобы потом не было ощущения их предательства.
А вот говорить о политических принципах, правилах и нормах (свобода слова, передвижения, личной жизни, выборов и т. д.) можно и нужно. И как раз об этом будет легче договориться, чем о том, по какой системе избирать парламент, как разграничить полномочия президента, парламента, губернаторов и т. д.
И наконец, не стоит слишком идеализировать будущее: завышенные ожидания крайне опасны и вредят реальной политике. Политика редко бывает прекрасной, восхитительные ожидания неизбежно рождают разочарования и упрощают многосложность, где всегда есть разное, нет и не может быть идеальных институтов, которые всегда и везде – плод переговоров и компромисса.
